alta_voce

Что-то мне нехорошо. Что-то вот прямо совсем тошнит.

По сети, набирающим силу болотным валом катится гигантский шар песенок юного Щербакова. Вот прямо всяк друг/враг охоч перепостить. Ну сколько можно-то?

Это мерзостный голосок мелкого комсомольского иерарха, музыка, которой нет, и стихи, которые еще меньше есть. Наткнувшись на такое, нужно зашвырнуть подальше и носитель (кассеты были на заре), да и того, кто тебе такое всучивает. Но людей же не зашлешь на условную Колыму, это же друзья, типа, надо продолжать общаться, несмотря на их дурновкусие. И вот сидишь и недоумеваешь.

ОК, в молодости бывает, приклеится что-то неладное. Но сейчас-то что? Нужно же немножко идти вперед, немножко настраивать ухо и пр. Немножко избавляться от дурных пристрастий.

Свят, короче говоря, свят! Удачи, товарищи, в борьбе со здравым смыслом.

Старушка в крошечной шляпке

На заброшенной остановке

Неожиданно оказывается юнцом с бритыми висками,

Мечтающим об альфа-ромео.

Ты внедряешься в эту картину

С умеренным шумом мотора,

Со шлейфом зависти юнца,

Исчезаешь из окрестности квази-нуля.

Время твое не бездонно.

Смысл твоей жизни –движение, даже такое.

Цель твоей жизни – провал, текстуальная смута.

Ты продолжаешь видеть юнца,

Пусть уже промлькнула минута,

Он остался уже далеко за спиной.

Ты продолжаешь завидовать мнимой старухе:

Стать, элегантность.

Шляпка слетает. Бабушка, как твое имя? Деметра.

Вечность слагается из неописанных мини-моментов,

Из случайных осадков порядка,

Из внезапного ветра.

Королева моей / не моей страны

Машет ручкой, ложится под одеяло.

Теперь придется расколоться, рассредоточиться на миллионы корпускул,

Явиться всем, кто видит,

Даже тем, кого в твоей жизни почти не бывало.

Это не страшно, Мона. Не пошло, Мона.

Это не нарушает закона.

Напротив. Те, кто свой, озираются, ищут знаки.

Вот им бабочка, листик и бурый кот.

Здесь надо выждать, покуда спит.

Вторгнешься в сон – ничего не поймет.

Этот не будет спать – нужно пролиться дождем,

Обернуться небывалым восходом,

Раствориться во мгле,

Разметав между делом пару костров,

Написав на золе:

Этот знак не значит ничего, кроме того,

Что символы теперь – больше чем жизнь.

Ты навещаешь меня птицей с боками цвета «royal blue»,

С цепкими лапами, ухватившимися за зеркало автомобиля,

Со взглядом безбрежным.

Получается все, как я люблю:

Откровенно, понятно, сокрушительно нежно.

Прародительница Е. (латынь) плодит только девочек.

Разлетаются, косы струятся по ветру.

Женихи из соседних (отчасти) племен

Неприветливы, малозаметны.

Им самим невдомек, что их к этим влечет

Королевнам из чуждого стана.

Мы явились какое-то время назад.

Мы вернемся опять, говорим наперед.

Что за вихри играют в ветвях молодого платана?

Женихи не важны. То земля под ногами поет.

Та страна – не твоя, да и эта чужая.

Этот мир интересен лишь тем, что он древний.

Вот он весь, без остатка ложится ковром

Под быстрые ноги твои, царевна.

Копыта стучат. Им ласково вторят браслеты.

Каблуки на военный фасон.

Прародительница Е. видит сон, как она молода,

И дела ей нет до премудростей бабки.

Из соседских источников хлещет вода.

От наследного зелья остались сухие остатки.

* * *

Прародительница Н. (условный иврит)

Говорит, что эра ее прошла,

Что мужчины – источник зла: научишь их добывать металл,

Вот и будут бренчать металлом.

Любимейший сын швыряет на небо ложных божков,

Возляжет с девицей – и был таков,

Ты ж, старуха, блюди бастардов.

Что ему чары твои – ничего.

Полно, мол, матушка, эта богиня мертва,

Все твои зелья – всего лишь сухая трава.

На западе ныне сияют другие лучи.

Жизнь пошла по-другому, кричи – не кричи.

Впрочем, вот тебе внуки: учи.

Перстни падают в пыль с исхудавшей руки.

Там, за дальним забором,

Дочь стирает в корыте мужские портки.

* * *

Прародительница И. (неприкрытая скорбь)

Не помнит имен детей.

Размышляет о том, как назвала б их сегодня.

Кто они были? Скорее, девы, косы змеились.

Куда подевались? Крутилась сводня, раздавала посулы.

Что тут скажешь? Достойный труд.

Все-таки: как же кого зовут?

Девы блуждают, бедняжки, одни.

Ветер легко шевелит облаками.

Так как же их звали?

Земля мертва.

Нет богов.

Сколько ни извергай слова,

Не вернешь ни детей, ни света.

На развалинах храма сидит змея.

Закутанный в плащ купец удаляется,

Так и не продав свои амулеты.

* * *

Патриарх подустал.

Пожелтела трава.

Баба что-то талдычит,

Пожалуй, права.

Только разве же суть в болтовне?

Эти зелья и жесты, и бешеный взгляд –

Это все уже было столетья назад.

Это все надоело и мне.

Жизнь проста: сей зерно,

Куй металл и молись по часам,

Как велел тебе жрец.

Если кто-то когда-то закон нарушал,

Всем известно, каким был конец.

Только уши заткнуть бы от шепота желтых,

Злых, сухих, ненавистных листов:

Что же, бывший юнец, так откуда пришел ты?

Беспощадно: куда ты идешь?

* * *

Прародительница Е. (куда ж без латыни?)

Бон кураж – не сдается, бредет по пустыне.

Это место отравлено ядом на тысячу лет вперед.

Люди не селятся рядом, трава не растет.

Все забыто: молитвы, родня.

Все занесено бурым песком.

Но навязчивый ветер приносит слова:

Мир, быть может, уже не на этом свете, но ты-то жива!

Ты жива, что-то яркое всюду мерещится ныне.

Солнце спряталось, пусть,

Но, возможно, имеет смысл

Этот проблеск внизу, в долине.

Это движение воздуха предназначено для тебя/меня

Известное не понаслышке возвращается

Точками, вспышками,

Выпадениями из дня.

Rilke

Ему случалось смотреть на остывающую воду. Он держал ее мертво(й хваткой) (польск.)