счастливого Самайна!
Oct. 31st, 2009 10:45 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
alta_voce| Вместо подарка - соответствующая глава - отсюда. |  |
Ч
Часты ли праздники? – каждый год по нескольку. Часты ли настоящие праздники? Сколько случилось их на твоем веку, Домнал? Ребенком радовался Рождеству, Пасхальному Воскресенью, пока не заметил, что в глазах взрослых больше скорби, чем радости. Шепотки шелестели о других, настоящих праздниках. Когда попал ты на них, Домнал, и хотел радоваться, да не мог – свое недоумение и чужой страх мешали. Первая женитьба была праздником, да каково становиться приемышем в королевстве, что и деревней-то не назовешь! Рождение Фанд было праздником, но не ужаснулся ли ты, когда с розового личика дочки сверкнул злобный тещин глаз? Воцарение было праздником, но разве не мучило предчувствие скорой расплаты?
Сейчас спокоен ты, король. Нет у тебя дурных предчувствий. Нет и дурных предзнаменований. Правильно принесенная жертва избавляет от многих бед. И теперь, когда возводится новая Тара, свободная от проклятия прежней, когда оттерто клеймо бесплодия, когда дурак-епископ убрался по своим дурацким делам, самое время попраздновать.
Достаточно шепнуть Хитрецу и Болвану, чтобы во дворце забегали. Готовятся к Самайну. Новый бард, Кайрел безголосый, беспокоится. Из всех молодцов, явившихся в Тару после бегства Ронана, Домнал выбрал самого негодного. Пой, милый, пой. Пусть фальшивыми будут твои песни, да лишнего не споешь, потому что не любишь ты петь, Безголосый.
Но не только к Самайну готовятся в Таре. Рано, ухмыляется Грайне, но молчит. Пусть суетятся прислужницы, травы сушат, кадки готовят да тряпки, пусть повитух и звездочетов толпу собрал муж, Грайне знает – срок ее настанет к Рождеству.
Тяжела походка, а мысли легки ли? Когда они были легкими? Сейчас не хуже, чем прежде. Страшно, без боли не обойдется. Даже если суждено умереть, как той, первой, прежде смерти будет боль. Кровь, боль и стыд. Чужие руки скользнут под подол, притронутся к сокровенному. Своего не будет больше, не останется в тебе тайны, вся откроешься миру.
Обычные женские печали. Только ли в них дело? В такт мыслям, ребенок резко дергается, острая боль пронизывает насквозь, да тут же и утихает. Грайне зажмуривается на мгновение – кажется, стоит открыть глаза, и все исчезнет – живот и наваждение. Но вот он, живот, тверд под руками. Ребенок успокаивается. Ее дитя, только ее, но нет в ней любви ни к нему, ни к двум отцам его. Который? Победитель или побежденный – возможно ли узнать? Возможно ли не знать этого?
Первые страхи давно позади. Никто не выследил тогда, никто ничего не знает. Каяться? Нет уж, прежде нужно почувствовать вину, а страх – еще не вина. Откроется ли грех? Нет! – Грайне встает, гулки шаги в опустевшем дворце, – не захочу и не откроется! Не будет он похож на покойника, не позволю! Мой сын, живой! Все приметы говорят – сын! Радостен Домнал, осторожен, сластолюбив, как никогда. От бережных ласк его так стонет Грайне, так кричит, что сбегаются сонные повитухи, трут глаза, чихают, уши припечатывают к двери. Не время пока, голубушки, спите спокойно. Спите, стервятницы. Вам швырнут ваш кусок окровавленной королевской плоти, но позже, позже. Ребенок родится в срок, и срок этот – Рождество.
Грайне выходит в мужнины покои. Домнала нет, дочь его бродит, тихая после смерти бабки, почти нежная. Все-таки неплохо бы спровадить ее куда, хоть замуж, хоть в монастырь. Когда крик младенца прорежет пахнущий свежим деревом и каменной пылью воздух новой Тары, когда закачается мерно драгоценная колыбель, может, и поспешит король.
Уже неделю длится переезд. Храм, правда, так и не достроен, фундамент порос чертополохом, но это мало заботит Домнала. Давно готова королевская опочивальня. И палаты для гостей. Сразу после Самайна перенесут трон. До Самайна – четыре дня, празднования начнутся завтра.
Фейс. Сколько лет уж не было его?! Из всех пятин соберутся короли. Из всех пятин придут поэты петь на холме. Пусть презрительно кривят лица, когда затянет свое Безголосый. Пусть поглумится дух Энгуса, если забредет на огонь, забродит меж дубов священных. Пусть Ронан, коли жив еще, услышит новость, что безразличны королю сделались поэты, и заскрежещет зубами от злости. Добрячком был в королевских палатах, у теплого очага, не то – в лесу, с волками и разбойниками. Королю, и правда, безразличны поэты.
Костры запылают, поэты запоют, а красивы ли песни – не так уж и важно. Даже если осипнут все разом и охрипнут, веселье не оставит Домнала.
Предпочел бы Домнал – что говорить? – чтобы родился уже ребенок. Завершеннее был бы праздник, свободней было бы на душе. Пусть бы родился к Самайну! – нет-нет, да и подумает Домнал. Роды страшат его, хоть и не ему корчиться в муках. Нет, отгоняет Домнал черное облачко. Такое не случается дважды. Та умерла. Этой жить.
С первым хмельным глотком вернется к Домналу бодрость и веселье. Жаль, жена отказалась идти к кострам; на слабость ссылается. И то правда, не плясать ей на этом празднике, пусть дремлет, бережет силы. Но завтра и ей почивать в другом месте. Завтра совсем опустеет старая Тара. Оставил жене повитух и посыльного. Если что – немедля бежать к кострам, к новому дворцу. Если что – перенесут роженицу на носилках в новый дворец, чтобы туда пришел младенец, а не в проклятое старое логово.
Песня к Самайну
Разгорайтесь костры, горите!
Открывайтесь холмы, коль хотите.
Выходи к нам, Сида народ!
Поскорее! Время не ждет!
Мертвые с нами в Самайн.
Много откроется тайн,
коль не откажет слух.
Ты не вреди нам, дух!
Все расскажи нам дух!
Братья и сестры мы
нынче, в преддверьи зимы.
Домнал ходит меж кострами, слушает поэтов. Дочь замечает. Пошла в хоровод с другими девушками. Непохоже на нее. Домнал приближается. Это сироты зовут родителей. То круглые сироты, а он-то, отец ее, жив! Впрочем, права своенравная дочь. Отец больше король, чем отец. Домнал, кое-как справившись со вспышкой гнева, слушает песню и пытается различить голос дочери в хоре других голосов.
Песня сироты
Я сирота. Мне Вечность – отец,
и мать мне – тоже Вечность.
Пылай, Самайн! Пошли мне венец,
покой пошли сердечный!
Открой холмы, родные придут,
утешат, приласкают.
Я знаю, все возможно тут.
Я знаю, так бывает.
Так уж случалось в прошлом году,
и в позапрошлом тоже,
здесь, на земле, не в раю, не в аду,
люди и духи похожи.
Помню я, как подступала пора
стужи, кончалось лето.
Я танцевала вокруг костра.
Кольца звенели, браслеты.
Домнал потерял из виду дочь. Перед ним стояла, улыбаясь, жена. Настоящая, златокудрая. Домнал протянул руку. «Как же долго я ждал тебя!» – стон рвался на уста, но жена увернулась, направилась к костру. Домнал опять заметил дочь. Откуда ни возьмись, появилась старуха в белой одежде с золотой каймой. Домнал понял, что вмешиваться нельзя и, мрачно застыв среди шумливой толпы, наблюдал, как женщины обнялись, и три голубки вспорхнули над холмом.
А в старом дворце Грайне лежит под узорным покрывалом. В окна пробираются еле слышные звуки песен. Хорошо, покойно, никто не потревожит. Если бы не живот, и вовсе было бы славно. Но не будь живота, я не лежала бы сейчас одна, лениво подумала Грайне, и сон сморил ее.
Во сне ты стройна и от всего свободна. Вот он, возлюбленный, огненнокудрый.
– Я успел полюбить тебя Грайне. Теперь мы на равных, теперь я не ниже тебя.
– О да, мы на равных, – шепчет Грайне, – кудри твои как венец. Милый, милый!
Во сне нет измены, нет обязанностей, нет расплаты. Рай – это сон безмятежный, когда не снится грядущее.
Любовник приближается, раскрывает объятия. Руки его – лепестки, лебединые крылья, нежности и силы которых довольно, чтобы оба взлетели, не опасаясь рухнуть вниз. Они взмывают выше, выше. Грайне, не размыкая глаз, видит какие-то города, снуют люди. Выше, еще выше! На ложе из облаков опускает ее возлюбленный. Кажется, у него и правда есть крылья, под рукой ее то пух, то гладкость тела.
Нежнейшие мелодии окружают любовников, пронизывают насквозь. Грайне чувствует запах этих звуков, их цвет. Но вдруг – зачем? молчи! – возлюбленный заговорил, и вмиг низверглись оба. Города насмешливо мелькнули перед взором, букашки-люди, и ложе сотряслось от тяжести упавших тел.
– Я щедро проливал семя, Грайне, там и здесь, но этот сын – единственный настоящий. Этот сын – это я. Пришло твое время, сейчас ты родишь.
Еще не открывая глаз, Грайне поняла, что не спит больше. Все вернулось: старый дворец, живот, шерстяное покрывало, и что-то еще, кто-то... Сердце остановилось, провалилось в живот. Вместо него намерзла острая льдинка, холодила и резала грудь. Сердце рывком подскочило назад, вытолкнуло льдинку в горло и застучало так, что стук этот, казалось, должна услышать и челядь за дверью.
Грайне разлепила глаза в уверенности, что умирает. На помощь не позвать – горло сковано льдом. Сопротивляться не выйдет, лед успел расползтись по телу. Энгус стоит, склонив голову. Огненные кудри наполовину закрывают лицо. Глаза глядят насквозь.
– Не бойся, я лучше любой повитухи, у них жадные заскорузлые руки, ибо не знают они, что такое любовь. Ложе родильное не ложем муки, но ложем страсти будет для тебя. Пришло твое время, не бойся, доверься.
Грайне показалось, что тело, хоть ледяное, размякло. Кажется, Энгус трогает ее. Кажется, руки его горячи. Что-то с шумом обрушилось в животе. Что-то всхлипнуло.
– Здравствуй, сынок. Сейчас я поцелую тебя.
Грайне отметила чистоту белой пеленки сына и белой одежды Энгуса. В дверь стучали, звали. Стук превратился в грохот, голоса – в вопли. Грайне знала, что посыльный уже бежит к кострам, знал это и Энгус.
– Его зовут Энгусом, слышишь? Скажи мужу, если хочет, чтобы я простил его. Прежде, чем сюда ворвутся, я успею спеть колыбельную.
Грохот за дверью продолжался, но Энгус ходил по комнате и пел, и тих был младенец в спокойных руках.
Колыбельная, которую спел мертвый Энгус
своему новорожденному сыну
Тише, не плачь, сынок,
я не уйду.
Будешь всегда одинок
и на виду.
Слышишь, тебе пою,
вечно один.
Вряд ли мне быть в раю,
ибо есть сын.
Сын мой, нежнейший грех,
пустит ли в рай?
Сын мой, ты лучше всех!
Пой же, играй!
Будет кудрей блистать
жаркая медь.
Будет арфа играть,
ты будешь петь.
Больше не закричишь
от пустоты.
Помни, помни, малыш,
я это ты.
Ты навсегда со мной,
радость моя.
Помни, помни, родной,
ты это я.
Энгус в последний раз поцеловал новорожденного, положил на кровать и исчез. Дверь взломали. Домнал ворвался внутрь, повитухи влетели следом. Крошечный, опрятно спеленутый младенец лежал рядом с Грайне и смотрел на вошедших ненавидящим взглядом.
– Его зовут Энгусом, – сказала мать таким голосом, какому не перечат, и больше не проронила ни слова.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2009-10-31 10:39 pm (UTC)no subject
Ты кто вообще такой и чего здесь делаешь?
no subject
Date: 2009-10-31 11:02 pm (UTC)no subject
no subject
Date: 2009-11-01 11:31 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 06:27 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 06:35 pm (UTC)перечитаю! :-)
no subject
no subject
Date: 2009-11-02 07:38 pm (UTC)no subject
no subject
Date: 2009-11-02 07:47 pm (UTC)no subject
no subject
Date: 2009-11-02 08:04 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 08:11 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 08:27 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:14 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:17 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:23 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:33 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:43 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:46 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 09:58 pm (UTC)A propos, если хочешь написать со мной штук 40 трубадурских песен ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ, без халтуры и лени - велкам.
no subject
Date: 2009-11-02 10:15 pm (UTC)no subject
Date: 2009-11-02 10:25 pm (UTC)Вот, написать лучше, чем они. ПО правилам, которые придется изучить. ;-)
no subject
Date: 2009-11-02 11:29 pm (UTC)no subject
no subject
Date: 2009-11-02 06:38 am (UTC)no subject
Первая версия - не без греха.